Всё об оружии

Ушедший год подарил макроэкономический
сюрприз: всплеск потребительских цен на фоне повышения НДС оказался
краткосрочным и быстро сменился торможением инфляции, которая к концу
года ушла ниже таргета ЦБ. Споры о причинах и последствиях резкого
замедления инфляции на фоне невысоких темпов экономического роста
неотступно сопровождали денежно-кредитную политику Банка России, иногда
порождая конфликты в публичной сфере. Год убедительно доказал, что
низкая инфляция не делает жизнь регулятора проще, а с точки зрения
коммуникации с рынком, возможно, даже усложняет его задачу.

Финансовый рынок, напротив, в некотором смысле дал ЦБ передышку:
обошлось без банкротств федерального масштаба. Что, впрочем, не
означает, что накопившиеся за предыдущие годы проблемы устранены, а
задачи — среди которых и непростое обязательство продать санируемые ЦБ
банки — решены.

О том, как будет развиваться ситуация с инфляцией и экономикой в 2020
году, о возможности превышения таргета после пяти снижений ключевой
ставки (и о сущности таргета как такового), о коммуникации с рынком (и с
чиновниками), о перспективах банковского сектора (и акций его
крупнейшего участника — Сбербанка ) в интервью «Интерфаксу» рассказала
председатель Банка России Эльвира Набиуллина.

— Этот год для поднадзорных Банку России организаций в целом
можно назвать успешным: громких случаев вывода с рынка недобросовестных
игроков не было, все сегменты финрынка достаточно стабильны и даже
демонстрируют прибыль. Например, по прогнозам ЦБ, прибыль банковского
сектора в 2019 году превысит результат 2018 года и составит 1,9 трлн
рублей. Согласны ли вы с мнением банкиров, что в условиях снижающихся
ставок, замедления высокомаржинального розничного кредитования и
практически стагнации корпоративного кредитования в 2020 году будет
сложнее зарабатывать?

— В целом итоги года для финансового сектора неплохие, прибыль
высокая, но важно не только это. Банки обладают достаточным капиталом
для того, чтобы финансировать экономику: предприятия и граждан. Прибыль
сектора может достичь 2 трлн рублей, правда, надо учитывать, что в этой
сумме около 300 млрд рублей — эффект от технических корректировок в
рамках МСФО 9. Тем не менее, уровень прибыльности примерно соответствует
тому, что у нас было до 2014 года — рентабельность активов около 1,7%.

Банковский бизнес должен быть привлекательным для инвесторов.
Следующий год, если не будет каких-то сюрпризов с внешней стороны, в
принципе должен для банковского сектора также сложиться неплохо.
Конечно, в условиях падающих ставок чистая процентная маржа может
сокращаться. Сейчас она на комфортном уровне — примерно 4,4%. Даже если
дальше будет сокращение, все равно маржа останется в пределах
более-менее приемлемого уровня. У банков растут комиссионные доходы,
доходы от транзакционных операций, хотя здесь тоже возможно некоторое
давление вниз в связи с внедрением системы быстрых платежей. Все же мы
считаем, что это хорошо, в первую очередь для потребителя, так как
появляется возможность пользоваться более дешевыми услугами банковской
системы.

Темпы роста розничного кредитования, прежде всего, необеспеченного
потребительского кредитования будут замедляться. При этом ипотека, по
нашему мнению, будет продолжать расти значительными темпами.
Потребительское кредитование будет замедляться плавно. В принципе для
банковского сектора такое охлаждение на будущее полезно, чтобы не
возникали потенциальные риски накопления плохих долгов. Вопрос же не в
том, чтобы заработать сегодня на высокой доходности определенных типов
кредитов, а потом иметь проблемы с закредитованными заемщиками и плохими
долгами.

— Какие основные риски и вызовы, по вашему мнению, будут
стоять перед банками и в целом перед финансовым сектором в следующем
году?

— Темпы роста мировой экономики будут замедляться, это будет означать
и замедление спроса для наших экспортеров. Экспортеры — клиенты наших
банков и, наверное, какое-то влияние на банковскую сферу это будет
оказывать. Понятно, что банки растут, когда растет экономика, банки и
экономика не могут жить отдельно друг от друга. Темпы экономического
роста для банковского бизнеса очень важны. Мы исходим из того, что в
следующем году темпы роста российской экономики будут выше, чем в этом
году, и это будет давать определенные возможности для банковского
бизнеса.

Что касается рисков, то они связаны, прежде всего, с изменением
бизнес-моделей банков. Одно дело зарабатывать в условиях высоких
процентных ставок, другое — в условиях низких процентных ставок, при
том, что наши макропруденциальные меры ограничивают те сферы, которые
банки видят для себя как самые привлекательные, начинают активно
кредитовать и где могут накапливаться будущие риски. Должно быть
сбалансированное развитие разных видов кредитования.

И, конечно, в условиях падающих ставок нужно делать больше упор на
снижение издержек банковского бизнеса, на повышении операционной
эффективности. Внедрение новых технологий, использование платформенных
решений — все это повышает производительность труда. Также мы с банками
обсуждаем снижение регуляторной нагрузки. Я говорю о том, что связано с
отчетностью, дублирующими и излишними требованиями, а не о нормативах,
нагрузке на капитал, мы считаем их в целом обоснованными. Со следующего
года будет некоторое облегчение для банков в части оценки рисков при
определении адекватности капитала. Это позволит высвободить некоторую
часть капитала, прежде всего, по финансированию нефинансовых
организаций.

— Вы имеете в виду введение безрейтингового подхода оценки рисков корпоративных заемщиков?

— Я говорю про введение стандартизированного подхода, будет идти настройка правил оценки рисков.

— В этом году с точки зрения денежно-кредитной политики
произошел разворот тенденций и смещение баланса рисков в сторону рисков
для экономики. Когда именно Банк России понял, что инфляция в 2019 году
уйдет ниже таргета? Почему так долго сохранял консервативный подход к
оценке инфляции и сильно не снижал прогноз (например, в сентябре и
октябре, когда уже было ясно, что инфляционный риск со стороны бюджетной
политики не реализовался)?

— Во-первых, часть инфляционных рисков все-таки реализовалась. Я
напомню, что у нас в начале этого года инфляция была 5,3%, то есть
превышала таргет на 1,3 процентного пункта. Инфляционные риски
реализовались, но в меньше мере, чем мы ожидали, так как мы приняли
решение об упреждающем повышении ставки в 2018 году. Во-вторых,
бюджетные расходы оказались еще больше смещены на вторую половину года,
чем мы закладывали в наши прогнозы. Такой сдвиг стал одним из факторов
быстрого снижения инфляции. Проинфляционные же риски, которые могли быть
со стороны внешнего рынка, не реализовались.

Когда мы увидели, что инфляция находится ниже наших прогнозов и
нашего таргета? Такие предположения у нас появились летом, однако, мы
действительно существенно поменяли прогноз на 2019 год только в октябре.
Почему? Потому что, например, на заседании в сентябре у нас была только
июльская и августовская статистика, которая допускала, что замедление
инфляции преимущественно связано с действием некоторых временных
факторов, прежде всего, по продовольствию. У нас была гипотеза, что
продовольственные цены начали падать раньше в этом году, и мы
предполагали, что это смещенная сезонность. Только к сентябрю-октябрю
стало видно, что здесь не только смещенная сезонность, но есть и более
постоянные факторы на стороне предложения. Плюс к этому мы дополнительно
оценили эффект более сдержанного спроса, в том числе бюджетного,
проанализировав статистику уже по первому полугодию, также учли
некоторое укрепление рубля, которое мы раньше не закладывали. Тогда и
произошла переоценка сценариев.

— Вы понимаете сейчас, какую роль в замедление инфляции в
этом году внесло повышение вами ключевой ставки в сентябре и декабре
2018 года? Нет ли сейчас рисков, что после пяти шагов в обратную
сторону…

— Рисков, что мы недооцениваем кумулятивный эффект?

— Что пять снижений ставки подряд приведут к обратной
тенденции, ускорению инфляции, и она превысит таргет в 2020 году, по
крайней мере, в какой-то момент…

— Действие каждого отдельного фактора в реальной жизни сложно
вычленить, потому что нет «прочих равных», возможны только некоторые
экспертные оценки. Одни факторы могут усугублять, мультиплицировать
действие других. Есть ли вероятность превышения таргета в 4%? Если не
будет каких-то дополнительных проинфляционных факторов, помимо тех,
которые мы отмечаем, маловероятно, что инфляция превысит 4%. Какие
факторы могут быть? Например, внешние риски, связанные с валютным
курсом, риски повышения незаякоренных инфляционных ожиданий. Наш базовый
сценарий предполагает, что инфляция в 2020 году будет на уровне 3,5-4%.
Будем смотреть на данные, корректировать наши прогнозы.

Еще одна сложность, которая может быть и о которой стоит сказать.
Всегда тяжело определить соотношение временных и постоянных факторов,
что является временным, а что постоянным. Это важно для оценки будущих
эффектов. И, конечно, согласна, нужно еще посмотреть, как реализуется
кумулятивный эффект от нескольких снижений ставки.

— Вы уже заявили, что «взаимозачет» инвестиций из ФНБ и
отложенных из-за прошлогодней паузы покупок валюты в рамках бюджетного
правила вряд ли возможен. Если все же расходы Минфина будут так же
равномерны, как и отложенные покупки валюты, и будет ясен их временной
горизонт, может ли ЦБ вернуться к вопросу автоматического неттинга этих
операций? Стоило бы тогда проводить зеркальные операции? Есть ли «на
столе» другие варианты?

— На наш взгляд, неттинг невозможен. Горизонт более или менее ясен:
отложенные покупки осуществляются до января 2022 года, использование
средств ФНБ — до конца 2022 года. Я не думаю, что использование средств
ФНБ может быть на какой-то равномерной основе. Это все-таки
финансирование инвестиционных проектов, и предположить, что оно будет
идти так же равномерно, как мы делаем покупки, вряд ли возможно. Другие
варианты обсуждаются. Мы обязательно о них объявим после того, как
примем решение, но до того, как начнутся операции по инвестированию ФНБ.
У нас время еще есть, потому что, по нашей оценке, в первом квартале не
будут происходить операции на валютном рынке, связанные с
использованием ФНБ. Наша цель — представить прозрачный для финансовых
рынков алгоритм связанных с ФНБ операций на валютном рынке.

— Основа инфляционного тарегтирования — это коммуникация с
рынком и доверие рынка к этой коммуникации. К таргетированию вы перешли
уже больше пяти лет назад, можно ли сказать, что на данный момент
коммуникация окончательно выстроена, что она вас устраивает? Ваше
заявление по итогам декабрьского совета содержит довольно необычный
акцент: было подчеркнуто, что готовность рассмотреть снижение ставки в
первом полугодии 2020 г. не есть обязательство ЦБ сделать это как на
следующем заседании в феврале, так и на любом другом в этот период. Что
побудило ЦБ к такому разъяснению — мнения аналитиков о том, что ДКП все
же не хватает предсказуемости? Нет ли у вас опасений, что если условия
для снижения ставки все-таки сложатся к одному из заседаний до истечения
условного «дедлайна» (в феврале, марте или апреле) и ЦБ сделает еще
один шаг, это будет воспринято как искажение коммуникации?

— Качество коммуникации не нам оценивать, это должен делать рынок. Мы
стараемся постоянно улучшать коммуникацию, быть предсказуемыми. Это не
так, что выбрали какой-то формат и он годится на все времена и на все
случаи. Мы, прежде всего, стараемся объяснять нашу логику. И мы
подчеркиваем, что нет commitment по действиям ЦБ. Предсказуемость часто
интерпретируется рынком как commitment, наличие обязательств с нашей
стороны. Может быть, это связано с тем, что во многих странах часто
применялся, и в жесткой форме, forward guidance (прогноз по ставке — ИФ)
календарный или с threshold (пороговым значением — ИФ), когда
центральные банки, по сути, брали на себя реальные обязательства. Мы не
находимся в таких условиях, чтобы брать на себя жесткие обязательства,
переходить к forward guidance. Когда центральные банки находятся в зоне
нейтральной политики, они становятся более зависимы от потока
поступающей информации, data dependent. И мы стараемся разъяснять
участникам рынка логику принятия нами решений, на какую информацию мы
смотрим, как мы ее оцениваем.

В декабре мы намеренно уточнили, что будем рассматривать
целесообразность понижения ставки в первой половине года, а не на
ближайших заседаниях. Почему мы это сделали? Потому что почувствовали,
что, так как мы последние несколько раз давали формулировку «на
ближайших заседаниях» и после этого каждый раз снижали ставку, рынок
может склониться к тому, что очередная такая фраза — это практически
commitment на февраль. Мы специально подчеркнули, что это не факт. Эта
фраза означает, что мы в феврале можем снизить ставку, но можем и не
снизить. Полгода — это горизонт, который мы видим, как наиболее
вероятный для снижения. При этом не факт, что это может произойти в
первом полугодии, если данные будут показывать, что нет целесообразности
ставку снижать, если проявятся какие-то проинфляционные эффекты.

— Какие-то новые элементы коммуникации планируете вводить?

— Чаще всего нам задают вопросы о возможности публикации minutes, dot
plot, итогов голосования и прогноза ставки. Мы стараемся давать
максимум информации в нашем докладе о денежно-кредитной политике, чтобы
показать факторы принятия решения и то, вокруг чего шла дискуссия на
совете директоров. Я не исключаю, что, может быть, мы сделаем и
следующие дополнительные шаги. Пока, например, прогноз ключевой ставки
мы не готовы публиковать, потому что действительно мы видим большой
риск, что участниками рынка это может восприниматься как commitment, а
не прогноз.

— Сколько потребуется времени для новой оценки уровня нейтральности?

— Мы оцениваем сейчас диапазон нейтральной ставки в 6-7%. Мы
допускаем возможность уточнения нашего мнения об уровне нейтральной
ставки, но не обозначаем никаких конкретных сроков такого уточнения. Нам
нужно накопление фактов во времени, в течение которого
денежно-кредитная политика находится в зоне, которую мы считаем
нейтральной. Нам нужно оценить все эффекты и насколько действительно мы
способны обеспечить инфляцию на уровне 4% в среднесрочной перспективе
при данном диапазоне ставки.

Сейчас трудно сказать, когда переоценка может произойти. Очевидно,
что данных у нас сейчас недостаточно. Точно это не произойдет в
ближайшие месяцы.

— Раньше первый зампред ЦБ Ксения Юдаева говорила, что может пройти не один экономический цикл…

— Это может произойти и раньше. По-хорошему нужен цикл. Хочу
подчеркнуть, что сама оценка нейтрального диапазона очень условна. Даже
если через какое-то время мы накопим данные, все равно эта оценка
представляет некую условность. В нейтральном диапазоне ставка может
находиться очень долго, если мы будем уверены, что инфляция в
среднесрочной перспективе 4%. Если же мы при этом увидим отклонение
инфляции от нашего таргета, мы можем действовать мерами
денежно-кредитной политики, если эти отклонения будут значимы и
продолжительны, даже без переоценки уровня нейтральности. Например,
проводя мягкую ДКП, когда инфляция под воздействием дезинфляционных
факторов значимо и надолго отклонилась от цели. И наоборот, жесткую —
если отклонится от цели вверх под воздействием проинфляционных факторов.

— Сейчас отклонение инфляции, по мнению ЦБ, не значимо?

— Значимое и длительное отклонение — это отклонение под воздействием
постоянных факторов. Я напомню, что у нас инфляция была ниже, чем
сегодня, она доходила до 2,2% в начале 2018 года, а потом в том же году
быстро дошла до 4,3%. Многие тоже тогда считали, что эти 2,2% сложились
из-за постоянных факторов. Нужно все-таки некоторое время для учета
эффектов, для оценки, не нужно делать скоропалительных выводов и менять
каждый раз денежно-кредитную политику. Кроме того, нужно быть очень
осторожным, так как действительно будет кумулятивный эффект предыдущих
решений, разнесенный во времени.

— Давайте вернемся к банковскому сектору. Госдума приняла
законопроект, расширяющий возможности Банка России по продаже акций
санированных банков. Помогут ли эти изменения продать АТБ в 2020 году?
Когда и в какой форме ЦБ бы его хотел продать? Продажа части пакета
акций банка «Открытие» по-прежнему намечена на 2021 год? Какая форма
продажи, по мнению ЦБ, наиболее подходящая для этого банка?

— Мы надеемся, что поправки в законодательство будут внесены и дадут
нам гибкость при продаже санируемых банков. Надеемся продать АТБ в
следующем году. Намерены продать или начать продавать «Открытие» в 2021
году.

Мы хотим, безусловно, максимизировать возврат денег, от этого зависят
и сроки. Хотели бы сделать это в разумные сроки, в ближайшее время.
Хотим, чтобы процесс продажи был абсолютно прозрачным, вызывал доверие у
участников рынка. Поэтому собираемся действовать в соответствии со
стандартами процедур продажи такого рода активов. В начале следующего
года мы пригласим инвестиционных консультантов, которые нам помогут
определиться со стратегией выхода Банка России из капитала группы
«Открытие»: срокам продажи, способам продажи, как продавать, как группу
целиком, либо отдельными сегментами. Вы знаете, в группе «Открытие»,
помимо банка, есть еще страховой и пенсионный сегменты.

Для нас также очень важны ограничения по продаже. В некотором смысле
тут необычный и продавец, и ситуация. Мы хотим, чтобы покупатели были
частные, негосударственные структуры. Было бы абсолютно неправильно
говорить о приватизации и продавать квазигосударственным структурам.
Второе, среди покупателей не должно быть бывших акционеров и
контролирующих лиц. Я думаю, что их и не будет, но тем не менее.

Третье, для нас очень важно, чтобы после продажи не снизился уровень
конкуренции на том или ином сегменте рынка, чтобы покупатель не стал
монополистом из-за приобретения того или иного актива. Это ограничения,
которые мы считаем очень важными, в том числе, чтобы было доверие рынка к
этой продаже.

— ЦБ будет проводить конкурс по выбору консультантов для
продажи санируемых банков? Это будут консультанты по всем банкам или
речь только про «Открытие»?

— Мы говорим про «Открытие», это такой большой случай. Мы пригласим
сначала инвестконсультантов, которые нам дадут предложения, потом будем
выбирать способ и сроки продажи. Дальше уже по процедурам с привлечением
соответствующих участников на рынке будем этот банк продавать.

— Почему ко второму чтению из законопроекта исчезла поправка,
резко сужавшая круг претендентов на санируемые банки (исключая из него
все структуры, когда-либо бывшие акционерами банков до их санации)?

— Первоначальная редакция могла вызвать неоднозначные толкования на
практике. Мы считаем, что акционеры должны быть ограничены, но надо
понимать, что это за акционеры. Должны быть ограничены именно те
акционеры, которые владели или контролировали актив незадолго до
санации, как говорится, которые «довели». Судьба у некоторых финансовых
институтов длинная, могут быть разные акционеры в предыдущие периоды.
Ограничения не должны касаться тех миноритарных акционеров, которые
владели совсем небольшими пакетами. На наш взгляд, в этом отношении
глубина в три года вполне нормальная.

— Вы не хотите закрепить законодательно запрет на продажу
санируемых банков государственным кредитным организациям, или достаточно
вашего заявления о намерениях?

— Мы прекрасно понимаем, что продавать санируемые банки
государственным банкам нельзя. Мы этого точно не будем делать. Поэтому
нет необходимости менять законодательство, но в принципе, если будет
закон, мы не против. Если же этого не будет в законе, то мы все равно не
намерены продавать государственным банкам.

— А если не будет частного покупателя, вы все же продадите санируемый банк государственному?

— Нет. Значит, будем продавать позже. Мы признаем, что доля
государства в финансовом секторе достаточно большая, она была изначально
большой и еще выросла. Нам как минимум нужно вернуться к той доле,
какая была до санации нами крупных банков.

— Решение изменить схему санации банков и создать Фонд
консолидации банковского сектора чем в первую очередь было продиктовано?
Знал ли ЦБ уже тогда, когда решил менять схему санации, о проблемах в
крупнейших банковских группах, готовился ли к тому, что придется их
санировать?

— Даже если бы не было проблемы крупных банков, все равно предыдущая
схема санации несовершенна и финансово более дорогая в условиях
снижающихся процентных ставок. Она создает мотивацию у недобросовестных
санаторов, с которой нужно отдельно бороться и ловить все эти схемы
перевода активов с баланса на баланс. И то, что длительное время
некапитализированный банк работает наряду с другими банками, которые в
полной мере выполняют нормативы, тоже ненормальная ситуация. Конечно,
то, почему мы вышли с этой инициативой, очень горячо ее отстаивали и
убеждали наших коллег в парламенте ее принять, было связано именно с
тем, что мы понимали, какая ситуация в некоторых крупных банках, что
прежняя схема не сработает в этих кредитных организациях из-за их
масштаба. Про все эти три группы мы, конечно, знали.

Ситуация осложнялась тем, что мы не могли принять действенные
ограничения по их деятельности, потому что любое применение ограничения
по таким банкам становилось публичным и тут же бы вызвало проблемы,
отток средств клиентов, и банки «упали» бы к нам в руки, а у нас бы не
было инструмента для их спасения. Единственный выход был быстрее
принимать закон. Мы не сидели в ожидании, хотя целый год ушел на то,
чтобы убедить коллег и принять этот закон. Как только он был принят, мы
его сразу же в деле и использовали.

Часто приходится слышать: те деньги, которые вы направили на спасение
этих банков, лучше бы направили в реальную экономику. Хочу сказать,
санация банков — это не спасение их собственников и менеджеров (их мы
преследуем через судебные иски и обращения в правоохранительные органы),
а спасение средств граждан и бизнеса. Да, большая часть средств граждан
застрахована, но в таких банках обычно большой объем средств так
называемых «превышенцев», средств компаний, средств других финансовых
институтов, которые могут попасть под «эффект домино» в случае отзыва
лицензии.

— Получается, что собственники и менеджмент этих банков
знали, что ЦБ в курсе их проблем. С этим связаны схемы вывода активов
незадолго до санации?

— Значительная часть проблем возникла до санации, но буквально
незадолго до санации появились совсем уже наглые схемы, с которыми мы
ничего не могли сделать, так как это операционная деятельность. Мы их
оспариваем, но это уже длительные процессы.

— Баланс между ролью ЦБ и ролью АСВ в оздоровлении банковского сектора найден, или еще предстоят какие-то изменения?

— На мой взгляд, он найден. Мы через ФКБС санируем банки по новой
схеме. АСВ должно завершить те санации, которые идут по старой схеме,
плюс большая работа по ликвидации банков с отозванной лицензией и
увеличение возврата активов в конкурсную массу — это тоже очень большая
задача.

— В правительстве сейчас активизировалась дискуссия по поводу
приватизации госкомпаний. Сбербанка и ВТБ в трехлетнем плане
приватизации нет. Как ЦБ смотрит на возможное дальнейшее сокращение доли
государства в ВТБ и Банка России в Сбербанке? В какой перспективе можно
начать это обсуждать? Стоит ли поднимать этот вопрос уже после продажи
регулятором санируемых банков, или это два параллельных, не зависящих
друг от друга процесса? И, кстати, куда здесь встроить тему передачи
Сбербанка от ЦБ государству?

— План приватизации правительства все-таки касается той
собственности, которая у правительства. Наша задача — это, прежде всего,
продать санируемые банки. У нас в собственности еще и крупнейший банк.
Согласитесь, если мы говорим о влиянии на конкуренцию, то от того, что
государственная монополия станет частной монополией, уровень конкуренции
не повысится. Поэтому для нас вопрос развития конкуренции не менее
важен, чем вопрос приватизации. И в целом, наверное, дальше надо думать,
как снижать долю государства в финансовом секторе помимо того, что мы
продадим санированные банки.

То, что касается дискуссии о продаже Сбербанка правительству, переговоры идут, решение окончательное не принято.

— Они на каком уровне идут?

— Идут.

— Мы эти обсуждения слышали и 10 лет, и 15 лет назад, то есть они все это время шли…

— Они периодически идут, да.

— Но сейчас что-то поменялось содержательно, обсуждение стало
более предметным? Вы специально сказали, что речь именно о продаже, а
не о передаче этого актива?

— Да, речь именно о продаже.

— В продолжение этой темы. Недавно Госдума приняла закон,
согласно которому в 2020-2022 годах Банк России будет перечислять доходы
от участия в капитале Сбербанка напрямую в федеральный бюджет. Ранее ЦБ
не раз говорил о том, что эти доходы все же должны учитываться в
доходах Банка России. Будете ли вы и дальше на этом настаивать, по
крайней мере, пока Сбербанк остается в вашей собственности?

— Безусловно, перечисление дивидендов от собственности, которой
владеет Центральный банк, в бюджет может быть только исключительной
временной мерой. Мы такую практику не приветствуем. Это закрепилось на
временной основе до 2022 года. Мы не очень этим довольны, но закон есть
закон.

На наш взгляд, было бы логично, чтобы правительство купило наш пакет
акций Сбербанка, если хочет получать дивиденды на постоянной основе.

— Одной из основных причин расхождения с Минэкономразвития в
прогнозах инфляции на 2020 год вы раньше называли различие в оценках
темпов роста потребительского кредитования в следующем году. По-прежнему
ЦБ ожидает его замедления до 10% в 2020 году? Какое влияние этот фактор
будет оказывать на инфляцию следующего года, вы уточнили ее прогноз с
4% до 3,5-4%?

— Наша оценка темпов роста розничного кредитования в целом на
следующий год — 10% или чуть больше. Мы из этого исходим. Замедление
темпов роста розничного кредитования идет так, как мы прогнозировали.
Если появятся данные для уточнения оценки, мы это сделаем, но сейчас все
происходит в соответствии с нашими ожиданиями.

— Это не единственное, в чем позиции ЦБ и Минэкономразвития
сильно расходятся. Недавно также ведомство выступило за координацию
политики в области управления совокупным спросом, в чем ЦБ увидел
попытку посягнуть на независимость ДКП. Что скрывается за этими
противоречиями с Минэкономразвития? Их можно назвать системными или это
просто какие-то рабочие разногласия?

— Я бы не говорила о разногласиях. Вы знаете, сам термин
«разногласия», когда надо искать консенсус, он вообще применяется к
предметам совместного ведения. А когда коллеги высказываются по
вопросам, которые находятся за пределами зоны их ответственности, мы это
воспринимаем как экспертные суждения. Оценки дают и депутаты,
представители академического сообщества, бизнеса…

— То есть, у любых заинтересованных сторон могут быть разные мнения — вы так к этому относитесь?

— Да, абсолютно. Вот, например, банки сейчас начали говорить, что
понижение ключевой ставки начало снижать им маржу. Но есть и те, которые
за понижение ставки. Есть разные мнения. Мы все их слышим, но принимаем
такие решения, которые позволяют нам достигать нашей цели.

— Сбербанк сейчас активно идет по пути построения экосистемы,
вкладывая большие средства в приобретение и построение бизнесов,
связанных с банковским лишь косвенно. Строит экосистему и ВТБ, этим же
занимается Тинькофф, другие крупные игроки смотрят в эту сторону. С
одной стороны, это красивое, заманчивое будущее — и вполне возможно, что
те, кто делает сейчас ставку на экосистему, в итоге выиграет. С другой —
это большие риски. В том числе и риски в части execution, ведь банки
входят в бизнесы, выращенные основателями, где вмешательство сторонних
менеджеров, далеких от специфики отрасли, может иметь губительные
последствия для стоимости. Видит ли ЦБ в этом какие-то потенциальные
системные риски? Как будете с этим работать, если, конечно, здесь есть с
чем работать?

— Есть с чем работать, потому что платформенные решения, экосистемы,
будут развиваться. У нас нет намерения противостоять этой тенденции.
Экосистемы удобны для потребителя: быстрота, дешевизна, все в одном
месте. Что нас здесь беспокоит? Любое новое всегда сопряжено с риском.
Нужно четко выделить риски экосистем и регулировать их таким образом,
чтобы развитие новых типов бизнеса пошло только на пользу и финансовой
системе, и потребителям.

Финансовые компании хотят идти в нефинансовую сферу, а
технологические, наоборот, в финансовую. И здесь меняются типы рисков,
на которые мы смотрим. Наше регулирование построено на том, чтобы
ограничивать в основном риски финансового характера. Безусловно, мы
рассматриваем и сейчас нефинансовые риски — это и операционные риски,
которые связаны в основном с процедурами внутренними, с технологиями, и
юридические риски, киберриски, мы стали активно уделять им внимание.
Когда говорим об экосистемах, о платформенных решениях, там просто
возникают риски других отраслей. Представьте, что банк вам продает все:
не только кредит, но и медицинские услуги, доставляет еду, туристические
путевки, еще и выдает документы государственного образца. Все делает
он. И в каждой из этих сфер есть свои риски, они соединяются в одном
месте, могут влиять друг на друга. Конечно, нужно уметь их
идентифицировать правильно и правильно ими управлять. Переход крупнейших
банков в режим «экосистем» на порядок увеличивает нефинансовую
составляющую банковских рисков.

Второе: возникает проблема больших данных. Мы все чувствительны к
утечке данных о наших финансовых операциях, а если начнут утекать,
например, медицинские данные? Это, безусловно, требует повышенной
ответственности этих институтов, и это все надо регулировать. Поэтому мы
не только внимательно смотрим, а пытаемся выработать подходы к этому
регулированию. Это достаточно сложный процесс. Например, мы сейчас
обсуждаем переход от регулирования юридического лица к регулированию по
видам деятельности. Хотя, возможно, и этого тоже недостаточно, потому
что в экосистеме будет совмещаться несколько видов деятельности, и от
этого могут возникать новые риски, которые регулирование по отдельным
видам деятельности уже не покроет. Это достаточно сложно, требует
изменения фундаментальных подходов нашего законодательства.

Но, на наш взгляд, это надо делать. Мы специально сейчас над этим работаем, смотрим зарубежную практику.

И еще один аспект, который связан с развитием платформенных решений, —
это вопрос развития конкуренции, потому что может возникнуть новый тип
монополий. Мы не должны допустить, чтобы потребитель оказался заложником
этой большой монополии, ведь рыночная власть этого монополиста будет
существенной, больше, чем есть сейчас. Мы поэтому, кстати, и развиваем
национальную инфраструктуру, чтобы ею могли пользоваться другие
участники рынка, которые не могут сами развивать платформенные решения.
Мы это делаем, не заменяя, не подменяя рынок, не потому, что мы хотим,
чтобы кто-то заработал больше и кто-то меньше, а для того, чтобы новые
возможности открылись для всех, сохранялась конкуренция. На наш взгляд,
это принципиально важно.

— У этих экосистем должен быть один регулятор или несколько в
зависимости от сфер присутствия? Может, это будет симбиоз нескольких
регуляторов?

— Наверное, это должен быть какой-то симбиоз. Например, у нас есть
медицинское страхование: часть вопросов регулируем мы, часть — Минздрав.
Все равно это пока построено в рамках регулирования юридического лица, а
надо — по типам рисков, поэтому, конечно, эту модель надо будет
выработать. Рано говорить именно про структуру регулирования. Для нас
совершенно очевидно, что грядут изменения в системе регулирования. Надо
просто их готовить, а не пытаться сопротивляться тому, что экосистемы
будут развиваться. И, если мы не научимся регулировать их сами, наши
граждане и бизнес окажутся клиентами других экосистем.

— Нет опасности, что перенастройка регулирования не успеет
догнать развивающиеся экосистемы, и мы в какой-то прекрасный день
проснемся, а вокруг — та самая монополия?

— Мы как раз стараемся этого избежать, поэтому здесь никакая
созерцательная самоуспокоенность невозможна. Нам просто надо научиться
хотя бы идти в ногу с рынком, не тормозя тенденции, научиться их
регулировать. Мы стараемся это делать.

— Продолжая тему финансовых экосистем и монополий. По нашей
информации, с нового года банки, которые присоединились к СБП,
собираются вводить значительные комиссии. Похоже, для граждан СБП
становится не такой выгодной. Как вы планируете действовать в такой
ситуации?

— Мы знаем, что банки сейчас решают, какой уровень комиссии они хотят
ввести для граждан, пользующихся услугами СБП. И та информация, которую
мы получаем, вызывает серьезные вопросы. Хотелось бы отметить, что
система быстрых платежей была спроектирована таким образом, чтобы
издержки банков были минимальны. С начала 2020 года мы установили для
банков минимально возможный тариф — от 5 копеек до 3 рублей с банка —
участника системы БП в зависимости от суммы перевода. И мы рассчитываем,
что банки будут устанавливать разумные тарифы, в разы меньше, чем
существуют сейчас.

СБП должна решать вопрос платежного рабства, а не быть новым
инструментом для его усиления. У нас есть право вводить кэп для
максимального уровня комиссии в СБП, и мы готовы этим правом
воспользоваться, если увидим, что банки завышают комиссии. Мы этот
вопрос рассмотрим в январе, когда по результатам мониторинга увидим,
какие комиссии по факту установили банки для клиентов — физических лиц.

— Кстати, о современных тенденциях. Мы с вами сейчас в
историческом здании ЦБ находимся, но Банк России стал больше в последние
годы, сильно больше…

— Нет, прошу прощения, ЦБ стал сильно меньше в последние годы. Мы
стали мегарегулятором, у нас стало больше функций, действительно гораздо
больше функций, но при этом мы за шесть лет на 25,5% численность
сократили. Мы стали компактнее.

— Тем не менее, у ЦБ много зданий в разных частях Москвы,
зданий разного возраста и качества, поэтому, наверное, никого не удивило
появление информации о намерении часть подразделений собрать воедино.
Уже известен и потенциальный объект приобретения — бизнес-центр
«Оружейный». Насколько вы близки к тому, чтобы эту необычную для ЦБ
сделку, сделку на рынке недвижимости осуществить? Какие структурные
подразделения могут собраться в этом новом здании ЦБ? И действительно ли
речь идет о бизнес-центре «Оружейный», в котором сейчас находятся
Сбербанк и «Мегафон» ?

— У нас сейчас 35 зданий по Москве. Действительно мы уже некоторое
время рассматриваем проект, который нам позволит собраться воедино. Мы
разбросаны по городу, некоторые здания устаревшие. С одной стороны,
чтобы улучшить и кросс-функциональное взаимодействие между нашими
структурными подразделениями, с другой, — чтобы сократить издержки, и не
только транспортные, но и на поддержание такой разрозненной
инфраструктуры.

Рассматриваем вариант «Оружейного», решение еще не принято. Если этот
проект состоится, то из 11 зданий мы уедем, переедет около 8,5 тысяч
сотрудников. Это касается не всех зданий, потому что у нас есть
историческое здание на Неглинной и историческое здание в Настасьинском
переулке, где мы сделаем музейный комплекс, есть хранилища, центры
обработки данных и другие здания со специальным оборудованием и режимом.
Те здания, из которых мы уедем, мы бесплатно передадим правительству, а
правительство сможет их реализовать на рынке.

— Почему бесплатно?

— Мы так всегда делаем. Мы уже много передали, когда, например,
централизовывали свои функции и сокращали численность своих
подразделений в регионах. И передаем все бесплатно Росимуществу, и оно
потом определяет и реализует. На достаточно большие суммы мы передали
это имущество.

— Вы сказали, что решение еще не принято. Это связано с тем, что есть альтернатива?

— К сожалению, альтернатив не очень много. Много помещений поменьше, а
так как мы хотим достаточно большое количество подразделений собрать
вместе, это имеет смысл, когда появляется эффект масштаба от общего
офиса для максимального количества подразделений. Помещений не так
много, но переговорный процесс не завершен.

— Речь идет о покупке здания бизнес-центра «Оружейный» целиком?

— Да.

— Почему переговоры еще не завершены?

— Есть еще вопросы, которые не урегулированы.

— У вас есть какой-то дедлайн, когда это решение должно быть принято?

— У нас дедлайна нет, это решение должно нам подходить по всем
параметрам. Были варианты, могу сказать, и в том числе построить здание,
но, честно говоря, строительство — это большие риски. В общем, мы
отказались от этих идей.

— Не самая заметная часть работы ЦБ, но от этого не менее
важная — борьба с обналичиванием, со схемами незаконного вывода
капитала. Понятно, что конечного результата (как и в случае с
оздоровлением банковского сектора) тут быть не может, но в целом можно
сказать, что ощутимые результаты есть? В последнее время не было слышно о
новых масштабных схемах. Это означает, что их сейчас нет? Есть здесь
сейчас какие-то системные риски? Как вы оцениваете состояние дел в этой
сфере?

— В целом позитивная динамика снижения обналичивания, снижения
незаконного вывода денег за рубеж продолжается. Может быть, не такими
темпами, когда происходило снижение с очень больших объемов. Тема
абсолютно точно не исчезла, к сожалению, и, видимо, долго не исчезнет,
потому что как только мы перекрываем одни каналы, тут же начинают
использоваться другие, и неожиданные. Для того, чтобы давление на поиск
новых каналов исчезло, нужно заниматься источником появления таких
средств. Это, как мы знаем, часто уход от налогов, коррупционные доходы,
недобросовестные практики в госзаказе и так далее. Мы же стараемся
сделать так, чтобы финансовая система не была каналом сомнительных
денежных потоков.

Когда мы стали активно бороться с фирмами-однодневками,
обналичиванием через них, к сожалению, некоторые банки начали
использовать каналы сомнительных операций через хороших крупных
клиентов. Вот хороший крупный клиент, к нему не придерешься, и налоги
платит, весь чистый-прозрачный. Но какая-то доля через него проходит
такого рода потоков.

Использование исполнительных листов. Тема на контроле всех
организаций, которые этим занимаются, но нельзя сказать, что она
искоренена окончательно. Рынки. Обналичивание на рынках. Рост этой схемы
удалось остановить, и даже есть снижение объемов в ней. К сожалению,
перелома не произошло, и эта схема продолжает работать. Есть, чем
заниматься.

— Возможно нужны более жесткие меры для борьбы с незаконным оборотом наличных?

— На мой взгляд, нужно применять более жесткие меры. Мы стараемся
смотреть, чтобы наши финансовые институты не участвовали в этих формах
обналички.

— Одно время очень активно обсуждался вопрос криптовалют и
применение их в России. Чем закончилась дискуссия? Будет ли допущена
возможность их использования в качестве платежного средства, или же нет?

— Дискуссии все время идут. Наша жесткая позиция: как законное
платежное средство криптовалюты не могут быть допущены. Единственное
законное средство платежа у нас — рубль.

— Вы хотели протестировать стейблкоин…

— Мы тестируем стейблкоины в нашей регуляторной песочнице. Приходят
компании, которые хотят выпускать токены, обеспеченные некоторыми
реальными активами. Мы в песочнице смотрим, как они могут работать, но
мы не предполагаем, что они будут функционировать как средство платежа и
стать денежным суррогатом.

Что касается выпуска собственной цифровой валюты Центральным банком,
сейчас такая возможность многими странами активно обсуждается, мы тоже
на стадии изучения этой темы. Прежде всего, надо понимать, какие будут
преимущества для наших граждан, для бизнеса, например, по сравнению с
тем вариантом, когда мы развиваем системы быстрых платежей, расширяем их
применение, не только по расчетам между физическими лицами, но и между
юридическими лицами. Для того чтобы выпускать отдельную цифровую валюту
Центральным банком, надо ясно понимать, какие потребности клиентов не
могут быть удовлетворены альтернативными инструментами.

— Это был бы просто такой цифровой рубль?

— Это цифровой рубль, но выпуск этого цифрового рубля, в отличие,
например, от развития систем быстрых платежей, может иметь серьезные
последствия в виде изменения структуры финансового рынка. Если,
например, физическим лицам разрешат держать деньги на счетах в
Центральном банке, то это может значимо поменять пассивную базу
коммерческих банков. В условиях каких-то не очень спокойных времен может
начаться бегство вкладов и переток средств.

В общем к этому вопросу надо очень аккуратно подходить. Очень
аккуратно. Если какие-то другие страны выпустят свои цифровые валюты, мы
посмотрим на их опыт, поучимся на их ошибках и извлечем позитив.

— Некоторое время назад было ощущение, что Россия стремится
быстрее других юрисдикций пройти регуляторный путь с криптовалютами.
Сейчас нет уже такой спешки?

— Сейчас, возможно, чуть меньше интереса, чем, когда рынок рос
стремительно и все хотели на нем заработать, и наши люди становились
майнерами под воздействием рассказов о том, что у нас дешевое
электричество… После реализованной волатильности этого актива (не
знаю, правда, называть ли его активом), то, конечно, чуть меньше людей в
этом заинтересовано, но, тем не менее, есть те, кто искренне верит в
эту перспективу. И не только те, кто хотел бы заработать. Вы знаете,
здесь же подводится и идеология — по сути дела, создания системы частных
денег, без вмешательства государства. Все равно интерес есть, но
такого, наверное, нетерпения, как было года два назад, нет.

— К вопросу о валютном контроле. Минфин упрекает ЦБ в
излишней консервативности в вопросе либерализации валютного контроля.
Как вы считаете, можно ли пойти чуть дальше в этом вопросе? Или вы
видите серьезные риски? Поддержит ли ЦБ отмену уголовной ответственности
за невозврат валютной выручки?

— Мы консервативны, но не излишне. Мы считаем, что отказ от
тотального валютного контроля возможен и целесообразен, если будет
выработан механизм контроля за сомнительными валютными операциями. В
рамках механизма, который существует, для того, чтобы выявить
сомнительные операции, нужно контролировать практически всех. Поэтому
нельзя взять и демонтировать все, что существует, потому что мы тогда
утратим контроль и за сомнительными валютными операциями. Нужно его
выстроить. Мы, кстати, поддержали законопроект, который разрабатывается
сейчас, о переходе как раз к контролю за сомнительными валютными
операциями. Речь идет о том, чтобы установить критерии таких операций.
Тогда можно будет уголовную ответственность оставить именно за
сомнительные валютные операции.

— Еще один вопрос про ответственность. Сейчас готовятся
законодательные изменения в отношении собственников финансовых
организаций, однако ряд положений (в части запрета на выезд за рубеж и
ареста активов), по мнению некоторых экспертов и чиновников, являются
излишне жесткими. Какой компромисс может быть найден и готов ли ЦБ на
него пойти? Или же регулятор продолжает придерживаться жесткой позиции в
этом вопросе?

— Мы придерживаемся той же позиции, что заявляли ранее, по
обеспечительным мерам и в виде ограничения выезда за рубеж, и в виде
наложения ареста на имущество (как обеспечительная мера, которая может
быть и снята). Мы согласны, что это должны быть судебные решения. Это
необходимые элементы правовой системы, для того чтобы предупредить
недобросовестное поведение на финансовом рынке.

Я просто еще раз хочу подчеркнуть, что проблемы, связанные с
качеством надзора, с превентивностью надзора, с инструментами надзора,
мы решаем и будем решать. Мы серьезно изменили надзор. Но даже если у
нас все будет идеально с точки зрения надзора, но при этом не будет
неотвратимости наказания, то риск недобросовестных действий и нарушения
прав кредиторов и вкладчиков, останется.

Может быть, это не самый удачный пример, но тем не менее. Понимаете,
машина на дороге, вы дали водителю права, вы можете хоть каждый день
экзаменовать его знания, технический осмотр машины можете проводить хоть
каждый день, но никакой сотрудник ГИБДД не остановит от того, что этот
водитель сядет за руль пьяным и устроит серьезную аварию. Останавливает
от пьянства за рулем только неотвратимость наказания.

Чтобы у нас была здоровая, чистая финансовая система, чтобы
неотвратимость наказания работала, на мой взгляд, должны быть приняты
ограничительные меры на выезд за рубеж и на распоряжение активами.
Кстати, обеспечительные меры достаточно широко используются за рубежом,
суды оперативно принимают решения по применению таких мер, потому что
все прекрасно понимают и общество прекрасно понимает, что больше затрат
искать потом по всему миру через офшоры это имущество, чем наложить
временное ограничение на распоряжение им.

Конечная же цель — вернуть средства клиентов через конкурсную массу
при банкротстве или средства государства, потраченные на оздоровление, в
случае санаций.

— Как юридически ЦБ сможет обосновывать мнение о реальных
собственниках финансовых организаций? Не видит ли в этом риска попадания
под ограничение добросовестных владельцев?

— На мой взгляд, это решаемый вопрос. Во-первых, у нас в
законодательстве о банкротстве уже есть критерии определения
контролирующих лиц. Плюс к этому стандарты МСФО устанавливают подходы к
определению контроля. Эти стандарты у нас на территории Российской
Федерации применяются, поэтому здесь, на мой взгляд, при желании эти
вопросы решить можно. На наш взгляд, это нужно делать.

— ЦБ планирует распространить механизм санации, который
применяется в отношении банков и страховых компаний, на НПФ. Какой шаг
на пути финансового оздоровления будет следующим? Раньше регулятор также
хотел распространить этот механизм на финансовые холдинги.

— У нас действительно принято законодательство о санации страховых
компаний. Мы говорим о том, что такое же законодательство должно быть и
по негосударственным пенсионным фондам. Безусловно, этот инструмент
должен применяться в редких случаях, когда деятельность тех или иных
фондов или страховых компаний имеет системное значение.

Что касается холдингов — вначале нужно, конечно, изменить
законодательство, которое позволит осуществлять надзор за холдингами,
потому что сейчас регулируются только банковские холдинги и банковские
группы. А если это группа или холдинг, где материнская компания не банк,
а банк входит в систему (мы такие случаи знаем), у нас нет возможности
ни регулировать, ни осуществлять надзор на консолидированной основе.
Только после этого можно говорить о возможности санации на такой вот
консолидированной основе. Тяжело идет этот вопрос.

— Как закончилась история с незаконным переводом пенсионных
накоплений граждан в 2016-2017 году? Генпрокуратура проверяла все НПФ
из-за этого, вы раньше говорили, что там могут быть выявлены проблемы.
Знаком ли ЦБ с результатами этих проверок? Будет ли сам регулятор
применять какие-то санкции к НПФ?

— Мы взаимодействуем с Генпрокуратурой, работа идет. Проблемы есть. И
проблема, связанная с переходами, безусловно, есть, и есть
недобросовестное поведение пенсионных фондов.

Мы давно эту тему поднимаем, ввели и сейчас проводим проверки
поведенческого характера. В целом, надо сказать, что количество
досрочных переходов, новых заявлений о досрочных переходах уменьшилось.
Мы много об этом говорим, и это помогает гражданам стать более
бдительными. Но на наш взгляд, все равно нужно принимать закон о
заморозке досрочных переходов.

— ЦБ будет применять меры к НПФ в этой связи?

— Я уже сказала, мы сейчас проводим проверки в рамках поведенческого надзора. Возможны меры.

— В развитие вопроса о коммуникации. Банк России не раз
поднимал тему веры населения в инфляцию вблизи 4%. А вот оплата труда
служащих ЦБ ежегодно индексируется на ожидаемый среднегодовой уровень
инфляции, который превышает прогноз по годовой инфляции и таргет в 4%.
Может быть, ЦБ показать пример доверия к таргету и индексировать
зарплату на целевой уровень?

— Мы верим в цель и стараемся добиваться этой цели. Но это
действительно правило, которое было установлено давно: индексировать
фонд оплаты по среднегодовому значению, его установил Национальный
банковский совет. На самом деле, на мой взгляд, это правило действенное,
потому что оно стимулирует нас улучшать бизнес-процессы, сокращать
численность. Мы же не зарплату конкретного сотрудника увеличиваем на
среднегодовое значение, а фонд оплаты труда: у нас появляется
возможность платить конкурентоспособную зарплату и нанимать
профессионалов с рынка.

Что касается мотивации по достижению цели, у нас у всего руководства,
у членов совета директоров инфляционный таргет записан в качестве цели,
и, переменная часть вознаграждения, а она довольно большая, привязана
именно к этой цели. И тот же самый KPI у сотрудников, которые отвечают
за денежно-кредитную политику.

— И если недостижение цели по инфляции происходит…

— Люди потеряют очень много в зарплате.

— В этом году так будет? Инфляция оказалась ниже таргета…

— Что значит «ниже таргета»? Таргет 4% (я все время подчеркиваю) в
среднесрочной перспективе. У нас каждый день инфляция не может быть 4%.
Если же говорить о среднегодовой, 12-месячной инфляции, то по этому году
она, кстати, 4,5%. А за последние три года среднегодовая инфляция —
3,7%. В конкретный момент времени инфляция может в значительной степени
определяться временными факторами. Волатильность чаще вызвана именно
временными факторами. Если инфляция значительно и надолго отклоняется от
цели и это вызвано более-менее постоянными факторами, будем приводить
ее ближе к таргету. Поэтому мы реагируем (когда она вышла вверх, мы
стараемся ее приблизить к таргету, или если она находится снизу,
приблизить к цели снизу), только если видим, что временные факторы
быстро не исчерпаются, могут быть вторичные эффекты, и инфляция
естественным путем не придет к таргету. Если наши действия нужны, то мы
это делаем.

Временные отклонения от цели, волатильность инфляции — вообще не
повод менять таргет. И в целом, цель по инфляции — долгосрочный ориентир
для бизнеса и населения. Цель не может определяться уровнем фактической
инфляции за тот или иной год. Цель определяется структурой экономики,
масштабами колебаний цен, уровнем региональной неоднородности инфляции.

— Нынешняя формулировка «вблизи 4%» — она идеально
соответствует тому пониманию, которое вы хотите создать и закрепить у
участников рынка? Может быть, она слишком четкая, может быть, ее надо
как-то размыть, чтобы не спрашивали вас про 4%?

— Вы правы, многие страны часто формулируют цель в виде диапазонов.
Почему это происходит? Потому что все признают возможность отклонений от
точечной цели. Но формулировку таргета, на наш взгляд, менять нужно
только при крайних обстоятельствах, потому что само изменение таргета,
его формулировки может вызывать некоторое недоверие. На наш взгляд,
лучше объяснять, почему происходят те или иные изменения инфляции.

— Вы никогда не раскрывали, сколько это — «вблизи» 4%…

— Это означает установить коридор. В чем минус коридора, мы тоже
когда-то объясняли. Вот, например, установлен коридор, плюс-минус 1
процентный пункт, и тогда есть искушение считать (а у рынка — основания
ожидать), что если инфляция вышла за пределы этого коридора, то нужно
принимать меры. То есть должна быть реакция денежно-кредитной политики,
чтобы ее возвращать к цели. Но если она вышла за этот коридор в силу
каких-то сильных, но временных факторов, и сама вернется, это не значит,
что нужно применять меры денежно-кредитной политики.

Коридор иногда может быть интерпретирован как обязательство принимать
меры вне зависимости от факторов, которые приводят к отклонению от
некоторой точки инфляции. Поэтому есть плюсы и минусы. Есть страны, у
которых коридор, есть страны без него, и все пытаются коммуницировать.
Здесь вот такой идеальной формулировки цели нет, они значительно
отличаются в разных странах.

— Вы для себя понимаете, что 3,5% — это «вблизи» 4%, а 3,2% — нет?

— Интерпретация зависит от набора факторов, которые в данный момент
определяют инфляцию. Еще раз подчеркну: «вблизи 4%» — мы говорим не о
конкретном моменте, а о том, где в среднем будет складываться инфляция
на горизонте действия ДКП. И если средняя годовая инфляция за три-пять
лет будет где-то около 4% плюс-минус — это и будет значить, что она на
цели. Еще раз: за последние три года — инфляция 3,7%.

— Вернемся к банкам и фондовому рынку. Последнее время на
фондовый рынок очень активно приходят «физики», и банки стараются этот
процесс, так сказать, оседлать и возглавить. С одной стороны, хорошо,
когда на фондовый рынок приходят новые деньги, но чего здесь больше —
плюсов или все-таки рисков? Для тех, кто на этой «волне» придет на
рынок, не понимая в должной мере имеющихся рисков.

— Фондовый рынок стабильно развивается последние годы. Действительно
количество розничных инвесторов на рынке существенно выросло, мы побили
рекорд по абсолютному количеству людей (3,4 млн). Потенциал дальнейшего
роста, на наш взгляд, еще есть. Но вы правы: такой быстрый рост может
создавать определенные риски, и мы делаем все, чтобы розничный инвестор
не разочаровался в инструментах фондового рынка. Это ключевая вещь.
Потому что, если розничный инвестор разочаруется, его будет достаточно
тяжело вернуть.

По каким мы направлениям двигаемся? Первое, вы знаете, мы давно
инициировали и очень хотим, чтобы парламент принял, в том или ином виде,
но принял закон о квалифицированных и неквалифицированных инвесторах.
Нужно этот шаг сделать, потом можно настраивать эту систему по мере
наработки опыта. Но этот шаг нужно сделать, для того чтобы защитить
неквалифицированных инвесторов. Иначе, пока мы обсуждаем и обсуждаем,
они так и останутся незащищенными.

Второе. Профессиональные участники рынка, брокеры… Мы давно
серьезно занимаемся тем, чтобы их деятельность была более прозрачной и
финансово устойчивой, потому что, больше чем на 50% за последний год
выросло количество клиентов и объем их средств на брокерских счетах уже
превышает 10,6 трлн рублей. Что надо сделать? Первое — это
обязательность раскрытия полноценной информации клиенту, понимание, что
брокер правильно оценивает профиль клиента. И второе — требование к
финансовой устойчивости. Мы уже в мониторинговом режиме ввели требования
к капиталу и ликвидности, а со следующего года вводим это как
обязательный норматив. Это серьезное изменение в регулировании. С точки
зрения управления качеством активов требования повышаются. Поэтому мы
делаем все для того, чтобы риски для розничного инвестора были
минимальными.

— Некоторые участники рынка говорят, что из этого притока
розничных инвесторов большая часть — классические консервативные
вкладчики, то есть они в какой-то рыночный инструмент вошли на фоне
снижения ставок по депозитам и в нем сидят, не совершают больше активных
операций. То есть такой приток розничных инвесторов на рынок, но они
неактивны…

— Это не так плохо, что они зашли в другие инструменты, у них есть
альтернатива, выбор. Действительно, по депозитам ставки снижаются, и
клиенты уходят в другие инструменты. Если они не так часто будут
торговать этими инструментами (есть такого рода инвесторы), это
нормально, наверное. Для нас очень важно, чтобы, когда они входят в эти
инструменты, которые не застрахованы в отличие от депозитов, они
прекрасно бы понимали, во что они инвестируют. Поэтому защита
квалифицированных и неквалифицированных инвесторов принципиально важна.

— А для борьбы с манипулированием на фондовом рынке хватает
ли вам полномочий? Возникают ли какие-то новые риски в этом направлении
или в целом можно сказать, что на данный момент вы как-то уже настроили
работу?

— Мы эту работу проводим, мы публикуем результаты расследований, эти расследования занимают время.

Для того, чтобы наша работа была более эффективной, конечно, и само
понятие «манипулирование» должно быть расширено, нужна большая гибкость в
этом вопросе. К сожалению, манипулирование на рынке существует.

— И вы будете с какими законодательными инициативами выходить?

— Сейчас международное взаимодействие регуляторов по противодействию
инсайдерской торговле и манипулированию выходит на новый уровень.
Подготовлен и уже подписан рядом стран расширенный меморандум
взаимодействия ИОСКО, но чтобы Россия смогла пользоваться его
возможностями, требуется вносить существенные изменения в
законодательство. Эта работа нам предстоит в ближайшие годы.

МОСКВА, INTERFAX.RU
12

Источник: arms-expo.ru