29–30 мая в Москве пройдут Примаковские чтения — авторитетная международная научно-экспертная конференция, в которой примут участие ведущие эксперты из 23 стран мира, а также российские специалисты, дипломаты и государственные деятели. Организатор форума — Институт мировой экономики и международных отношений имени Е.М. Примакова РАН, более 60 лет ведущий исследования и консультирующий органы власти. В интервью «Известиям» директор института, член-корреспондент РАН Федор Войтоловский рассказал о Чтениях, роли экспертного сообщества во внешней политике РФ и проблемах российско-американских отношений.

— ИМЭМО был создан в 1956 году. С августа 2015 года он носит имя Евгения Примакова. Как бы вы оценили современный этап его развития?

— Институт очень сильно менялся вместе с тем, как менялись наша страна и задачи, которые стояли перед ней. ИМЭМО создавался как альтернативный источник информации и аналитики для руководства СССР, научно-экспертный центр, который мог бы участвовать в международной коммуникации. Информационные потоки, которые шли через МИД, КГБ, ТАСС, были в основном сосредоточены на текущем моменте. В этом было их преимущество, но руководству страны нужен был анализ, основанный на глубоком понимании международных тенденций развития экономики и международных отношений.

Поэтому ИМЭМО создавался не в структуре ЦК КПСС и МИДа, а в структуре Академии наук. Это давало очень серьезные преимущества, потому что даже в советской системе была относительная независимость. Это открывало новые возможности при участии в процессе аналитического обеспечения внешней политики, потому что такая позиция позволяла быть в некоторой степени отстраненными от борьбы интересов ведомственных групп. У ИМЭМО был свой канал связи с руководством страны. У одного из наших самых влиятельных директоров — академика Николая Иноземцева — был доступ к членам политбюро ЦК КПСС вплоть до генерального секретаря Леонида Брежнева.

Мир менялся, страна менялась, ИМЭМО тоже менялся. Самым трудным периодом для института стали 1990-е годы, когда стояла задача выживания. Наш институт искал нишу в новой политической системе. Здесь исключительную роль сыграло то, что академик Евгений Примаков, который до этого был нашим директором, в 1996 году стал министром иностранных дел, а затем главой правительства. Мой наставник и предшественник на посту директора ИМЭМО, а ныне президент нашего института академик Александр Дынкин был помощником премьер-министра по экономике. Связи с эшелонами власти институт никогда не терял. Другое дело, что не всегда устраивала позиция института, особенно в 1990-е годы. Было очень трудно добиться, чтобы к нашим рекомендациям прислушивались.

Я пришел в институт в 2001 году и прошел весь путь от младшего научного сотрудника до директора. У нас были интересные директора, сильные ученые, но разворот в развитии института в новейшее время был совершен академиком Александром Дынкиным. Он начал глубокие реформы — заложил новые научные направления, привлек дополнительные бюджеты. Самое главное — развернул активную кадровую политику. Он привлек молодые кадры и бросил все ресурсы на их привлечение и удержание в науке. Сначала это был ручеек, а сейчас каждый год мы принимаем на работу 20–25 молодых сотрудников. Те, кто пришел в 2000-е, уже смогли стать высококлассными специалистами.

Примерно с середины 2000-х годов мы начали ощущать возрождение спроса на аналитику нашего института со стороны органов власти — администрации президента, МИДа, Совета безопасности. Мы всегда старались сочетать три функции. Во-первых, фундаментальные исследования мировой экономики, международных отношений и проблем международной безопасности. Прогностика — вторая функция, которая очень важна для нас. Мы занимаемся прогнозированием тенденций мирового социально-экономического и политического развития. Ежегодно издаем прогноз «Россия и мир. Экономика и внешняя политика» на следующий год, каждые пять лет публикуем долгосрочный прогноз на следующие 15–20 лет. Раньше наши прогнозы были закрытыми, но теперь с ними может ознакомиться широкая аудитория.

— Часто сбываются прогнозы?

— Да, сбываются. Мы делаем не предсказания, а прогнозы — выявляем долгосрочные тенденции, строим сценарии. Мы каждый год делаем верификацию наших предыдущих прогнозов.

— Победу Дональда Трампа тоже спрогнозировали?

— (Смеется.)
Скажу честно, я считал, что более вероятна победа Клинтон, но в институте были сотрудники, которые считали, что победит Трамп. Мы спорили.

В прошлом году мы выпустили прогноз «Мир в 2035 году». Третья функция нашего института — прикладная аналитика. Мы делаем ее для российского внешнеполитического сообщества и органов государственной власти.

— Скоро пройдут Примаковские чтения. Какое практическое значение этот форум имеет для внешней политики РФ?

— Примаковские чтения для нас не просто конференция, отдающая дань научному и политическому наследию Евгения Примакова. С 2016 года Примаковские чтения приобрели характер международного форума научно-экспертного сообщества. Председатель организационного комитета чтений — помощник президента России Юрий Ушаков, а его заместитель — академик Александр Дынкин. В 2016 году на Примаковских чтениях был президент России Владимир Путин. В работе форума регулярно принимают участие министр иностранных дел России Сергей Лавров, председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко и глава Счетной палаты Алексей Кудрин, участвуют многие представители МИДа и других ведомств. Но главное для нас — экспертно-аналитическая составляющая. Поэтому главные участники для нас —  представители научного сообщества. Примаковские чтения — это попытка создать в России дискуссионную площадку глобального уровня.

Мы приглашаем в Москву ведущих экспертов в области мировой экономики, политики и международной безопасности со всего мира. Мы можем высказать свою точку зрения, можем поставить вопросы, которые вызовут серьезные дебаты. Когда мы создавали Примаковские чтения, брали за образцы такие мероприятия, как Мюнхенская конференция по безопасности и Диалог Шангри-Ла. Мы стараемся выйти на уровень, который позволял бы говорить о Примаковских чтениях не только как о форуме научно-экспертного сообщества, но и о той площадке, на которой могут выступать дипломаты и политики. В прошлом году специальным гостем чтений был бывший госсекретарь США Генри Киссинджер, который провел специальную сессию с Сергеем Лавровым.

На Примаковских чтениях в этом году будет 65 (или даже больше) экспертов из 23 стран и около 800 российских участников и 200 журналистов. Это неплохой результат.

— Примаковские чтения вошли в десятку наиболее значимых конференций мира…

— Да, нам сразу удалось пробиться на серьезный уровень в международных рейтингах. По итогам 2016 года чтения вошли в десятку, а по итогам 2017 года вышли на седьмое место во влиятельном рейтинге научно-политических конференций мозговых центров, который готовит Пенсильванский университет (США). Первое место в нем занимает Мюнхенская конференция по безопасности. Чтения — единственный российский форум из 260, который попал в рейтинг.

Тема Примаковских чтений – 2018 — «Риски нестабильного миропорядка». Современный миропорядок еще не вступил в фазу стабилизации. Сегодня вырабатывается новая система правил игры, новые механизмы и практики регулирования международных отношений. Вырабатывается новый баланс сил и интересов между традиционными старыми лидерами и новыми, которые заявляют о себе прежде всего в экономике, а в перспективе — и в политике, и в военной сфере. Это миропорядок, в котором взаимозависимость растет одновременно с ростом конкуренции. Процессы формирования нового миропорядка порождают множество рисков. Темы, которые мы сформулировали для Примаковских чтений, связаны с глобальными проблемами. Так, среди прочих тем в этом году мы обсуждаем перспективы новой холодной войны. Что это — миф или вполне возможный сценарий развития системы международных отношений? Сегодня возрождается многое из наследия холодной войны. Еще мы говорим о ситуации на Ближнем Востоке, об интересах региональных и внерегиональных игроков, о формировании новых инфраструктурных проектов в Индо-Тихоокеанском регионе. Программа чтений не обходит самых острых тем, таких как кризис на Украине и его влияние на развитие отношений России и Запада. Для этого мы и собираемся.

— К вопросу о профессиональной экспертизе. В преддверии ввода войск в Афганистан власти заказывали экспертизу в Академии наук СССР. В процессе принимали участие ИМЭМО, Институт востоковедения и Институт США и Канады. Все советовали не вводить войска в Афганистан — Евгений Примаков от Института востоковедения, Георгий Арбатов от Института США и Канады и Николай Иноземцев от ИМЭМО. Как сегодня обстоят дела с такими вопросами? Удается при проведении экспертизы добиться реакции от лиц, принимающих решения?

— В СССР экспертиза была востребована и часто использовалась при выработке решений. Международный отдел ЦК КПСС и МИД СССР прислушивались к мнению научно-экспертного сообщества, хотя и далеко не всегда. Аналитические записки, которые направляли ИМЭМО и другие институты, были востребованы. Когда официальное лицо готовится принять решение, для него очень важна альтернатива — необходимо видеть весь спектр позиций и предложений. Если у него нет альтернатив при подготовке решений, оно оказывается в административном капкане, потому что каждое ведомство будет предлагать свою позицию, связанную со своими интересами. Сила научного сообщества — в его независимости, хотя бы относительной. Сообщество предлагает сценарии, не связанные с позицией ведомств. Так происходит во всем мире. В этой системе сдержек и противовесов научно-экспертное сообщество выполняет очень важную функцию, выступая, с одной стороны, агрегатором информации и идей, а с другой, дает практические предложения и свежий взгляд на процессы и их последствия.

Мне приходилось слышать даже от опытных дипломатов: «Вы, ученые, мыслите абстрактными категориями, далеки от конкретики». Однако даже мой скромный личный опыт подсказывает, что такое мнение о роли научной экспертизы — заблуждение, причем вредное. Научно-экспертное сообщество не только глубоко знает фактуру, но и может мыслить другими временными горизонтами, в отличие от представителей ведомств, которые должны планировать на два-три года вперед, максимум на пять. Роль научного сообщества в аналитическом обеспечении внешнеполитических решений растет во всем мире. В США и Великобритании эксперты и мозговые центры традиционно играли такую роль, но за последние десятилетия она значительно выросла и в других странах — в Китае, Индии. За время работы в академической структуре в России я наблюдаю рост внимания государства к серьезной научной аналитике по актуальным проблемам.

— Внимание вниманием, а прислушиваются ли?

— Конечно, прислушиваются. В России, как и во всем мире, наблюдаются тенденции к росту влияния научно-экспертного сообщества на процесс принятия решений.

— Недавно состоялся визит канцлера ФРГ Ангелы Меркель в Россию. Президент Франции Эммануэль Макрон посетил ПМЭФ. Французские СМИ писали, что накануне визита он приглашал историков, изучающих Россию, и консультировался с ними. Можно ли говорить о сдвигах в сторону прогресса в развитии отношений между Россией и ЕС?

— Я оптимист. В отношениях между Россией и ЕС есть объективная логика развития экономических связей, несмотря на серьезные противоречия. Мы с Евросоюзом — перспективные рынки друг для друга.

Россия активно продвигает инициативу «Северного потока – 2». Мы видим, с каким противодействием это сталкивается не столько в ЕС, сколько со стороны наших американских партнеров. Это объяснимо, потому что идет борьба за перспективные рынки. Случай с «Северным потоком – 2» — классический пример прямого лоббирования интересов американских компаний-производителей СПГ. На европейском газовом рынке у США потенциально три основных конкурента: Иран, Катар и Россия. Этим конкурентам они пытаются перекрыть доступ на европейский рынок — задача не столько экономическая, сколько политическая.

Вашингтон всегда заботило то, что развитие экономической взаимозависимости между Россией и ЕС гипотетически может повлиять на готовность европейцев придерживаться принципов атлантической солидарности в политической и военной сферах. Об этом прямым текстом говорили официальные лица и американские эксперты. Они сильно лукавили. Они прекрасно понимают, что глубина трансатлантических связей несопоставима с тем, что у нас имеется с ЕС. Но желание держать союзников «в узде» всегда преобладало. Да, Россия смогла выстроить систему отношений с Евросоюзом, которая позволила поднять товарооборот почти до $400 млрд в лучшие периоды. Сейчас существенно меньше — $246,5 млрд, но за год он вырос почти на 23%, несмотря на санкции. Это очень значимая цифра. У США с ЕС товарооборот по итогам 2017 года, например, — $718 млрд.

— Некоторые публицисты говорят о теории «управляемого хаоса». В их понимании, речь идет о том, что США намеренно создают очаги напряженности.

— Это с самого начала нелепая идея. Хаосом нельзя управлять.

— Нынешний этап отношений России и Америки — это новая холодная война?

— Это не холодная война, а глубокий кризис отношений на межгосударственном уровне. Одним из важнейших элементов холодной войны было идеологическое противостояние. Сейчас у нас есть конкуренция за сферы влияния, есть использование силовых невоенных средств — санкций и не только. Есть попытки выдавить Россию из сфер, которые в перспективе будут иметь глобальное значение, ограничить наш потенциал развития. Это жесткая конкурентная борьба, но не борьба, которая мотивируется идеологическими факторами. Это очень сильно отличает нынешнюю ситуацию от классической холодной войны.

Уровень военно-политической напряженности несопоставимо ниже того, который был в конце 1970-х – начале 1980-х годов. Ввод советских войск в Афганистан, кризис в Польше, постоянное обсуждение возможной угрозы военного столкновения в Европе. Тогда шла глобальная борьба за сферы влияния, советская активность в Латинской Америке, конкуренция за сферы влияния в Африке. У СССР и США было по 10 тыс. только стратегических ядерных боезарядов. Сейчас у нас совершенно другие уровни по стратегическим наступательным вооружениям — 1550 боезарядов и 700 носителей.

Была огромная концентрация войск в Европе: советских, стран Организации Варшавского договора и войск НАТО. Угроза военного конфликта в Европе с применением тактического ядерного оружия рассматривалась американским стратегическим планированием, в том числе ЦРУ и Советом национальной безопасности, как реальная до 1989–1990 годов.

— Сейчас ситуация лучше?

— Несопоставимо лучше. Хотя в последние годы есть тревожные сигналы.

— Но в американской стратегия национальной обороны говорится прямо: Россия — противник.

— Это их задача. В Стратегии национальной обороны Россия называется в качестве противника, но военным противник нужен всегда. Там называются Россия, Китай, а еще Иран и Северная Корея.

Это связано с объективными задачами, которые всегда стоят перед военными, с их финансово-экономическими целями. В США существует соревновательный процесс выработки госбюджета. Чтобы поддерживать военные расходы на определенном уровне, инвестировать в программы развития вооружений и техники, нужно, чтобы военные обозначали конкретные задачи, для чего им это надо, а политики оправдали это. Решение по бюджету принимает конгресс, а ему нужна поддержка общества.

Трамп увеличивает военные расходы, ему нужно чем-то это обосновывать. Это один из механизмов стимулирования экономического и научно-технологического развития. Нужен главный противник. Противник, естественно, Россия — единственная страна, которая в военном отношении обладает техническими возможностями уничтожения США. Кроме того, Россия показала возможности проведения экспедиционной операции на большом удалении от собственной территории — в Сирии. Для американских военных это вызов: кто-то еще может проецировать силу в других регионах мира. Вот и основание требовать увеличения бюджетов.

Беседовал Георгий Асатрян

МОСКВА, газета «Известия»
12

Источник: arms-expo.ru