Евразийская экономическая комиссия (ЕЭК) представит в конце года президентам пяти стран доклад и проект декларации по дальнейшему развитию евразийской интеграции. 

Для многих стран Евразийский союз может стать самостоятельным полюсом притяжения / Фото: depositphotos.com

Сейчас подходящее время для «апдейта» Евразийского союза, рассказала в интервью «Российской газете» министр по интеграции и макроэкономике ЕЭК Татьяна Валовая. Комиссия, в частности, предлагает запустить несколько масштабных проектов — символов евразийской интеграции.

— Татьяна Дмитриевна, предложения ЕЭК — это ответ на кризис, попытка придать Евразийскому союзу новое дыхание?

— Напротив, в целом мы удовлетворены работой ЕАЭС. По нашим расчетам, ВВП союза за 2015-2016 годы упал на 2,2 процента, а вот если бы его не было, падение составило бы 3,3 процента. Союз реально стал дополнительным источником роста. С 2017 года у нас позитивная динамика по всем показателям, и мы понимаем, что этот подъем открывает возможность подумать над «апдейтом» ЕАЭС. Прогноз на ближайшие годы тоже позитивный, следовательно, у нас есть «окно возможностей» для развития интеграции. Когда возникают экономические сложности, невольно занимаешься сиюминутными проблемами. На этапе подъема можно и нужно думать о стратегии. Нам важно активно использовать потенциал интеграции не только при «плохой погоде», но и при «хорошей».

Наш анализ показывает, что по степени интеграции ЕАЭС уступает сегодня только Европейскому союзу. Если брать из ста возможных, то у ЕС показатель 91, у ЕАЭС — 69, а у АСЕАН и МЕРКОСУР, более старых объединений, — 42-43. Мы также рассчитываем условное место ЕАЭС в рейтинге Doing Business — в 2010 году он занимал 112-е место, сейчас — 35-е. Наши страны продвигаются в нем «рядышком», это говорит о том, что наднациональное регулирование более совершенно, чем те процедуры, которые были в странах до Таможенного союза. С другой стороны, когда создавался союз, мы исходили из того, что заработает принцип конкуренции юрисдикций…

— Но он не заработал, российские компании не побежали в Казахстан, где налоговая нагрузка ниже, бизнес-климат лучше.

— А бежать и не надо. Просто, когда правительство понимает, что если оно будет делать жесткие, резкие движения, то бизнес побежит, и оно этих движений не делает. Наша задача не создать бегство в поисках лучшего, а несколько выровнять эти юрисдикции, чтобы никто без нужды не бежал.

«Природоохранное законодательство и стандарты образования войдут в повестку евразийской интеграции»

— Появятся ли новые направления в евразийской интеграции?

— Возможные новые сферы сотрудничества связаны исключительно с экономической повесткой. В то же время само наполнение экономического союза меняется. 66 лет назад, когда европейцы создавали объединение угля и стали, это и были уголь и сталь. Когда мы создавали Евразийское экономическое сообщество в 2000 году, конечно, акцент больше делался на торговле товарами. Сейчас мир изменился, и мы все больше говорим о цифровой экономике. Но есть и другие направления, которые надо активно развивать. Интеграция — это как пылесос, она неизменно начинает подтягивать смежные сферы. Например, общий рынок труда тянет за собой вопрос о совместном повышении квалификации рабочей силы, взаимное признание дипломов или общий финансовый рынок — о стандартах образования. Образование сегодня — это уже неотъемлемая часть экономики, и у нас много инициатив снизу — межвузовские обмены, сетевые университеты. Экология сейчас не входит в повестку ЕАЭС, но если в одной стране природоохранное законодательство более жесткое, чем в соседней, то это порождает трансграничные перетоки вредных отходов или производств и искажает конкуренцию, то есть это чисто экономический вопрос.

— Это означает и создание новых механизмов сотрудничества?

— Нам они нужны. Большинство проблем, которые испытывает союз, связаны с внешними факторами. Так, после введения Россией контрсанкций, на что она имела полное право, возникла проблема с транзитом, например, из Белоруссии в Казахстан. Это заставило нас гораздо быстрее заняться системой электронной прослеживаемости товаров, чем если бы санкций не было — лет пять назад эти инструменты не казались такими уж нужными.

Или такие важные сферы, как инфраструктура, транспорт, промышленность и сельское хозяйство, в значительной степени регулируются в договоре о ЕАЭС так называемыми диспозитарными нормами, то есть наши страны могут, но не обязаны сотрудничать. Но мы видим, что есть реальная потребность у стран во взаимодействии в этих сферах. Точно нужны яркие проекты, которые могли бы стать символами евразийской интеграции по образу и подобию Airbus, который в свое время стал символом европейской интеграции.

Не случайно в обращении председателя Высшего Евразийского экономического совета президента России Владимира Путина к главам государств — членов ЕАЭС особое внимание уделяется наращиванию связей между странами «пятерки» в таких областях, как атомная энергетика, возобновляемые энергоисточники, экология, медицина, космос, туризм, спорт. Сейчас эти направления практически не охвачены, но интерес к ним довольно высок и со стороны бизнеса, и со стороны населения. Поэтому нам необходимо вплотную заняться этими темами в многостороннем формате, учитывая, что, конечно, решение об этом может быть принято только консенсусом.

— Должны ли у ЕЭК появиться собственные средства на поддержку совместных проектов?

— Очень много инициатив на этот счет, но на первом этапе скорее нам надо плотнее работать с Евразийским банком развития и Евразийским фондом стабилизации и развития, у которых есть значительные ресурсы. Я не сторонник решений из серии «создать бюджет», а потом искать, куда его приложить, все знают, чем это заканчивается. Лучше идти от обратного: сначала понять, что нужно сделать, а потом искать ресурсы. У нас появился отдельный небольшой финансовый ресурс на поддержку проектов цифровой повестки, вполне возможно, что эту практику можно будет распространить на другие сферы.

— Концепция союза будет пересматриваться?

— Нет, нам не нужны реформы, но нам надо понимать, что к 2025 году мы обещали достичь всех целей договора. И сейчас есть необходимость подвести предварительные итоги и провести тонкую настройку. Мы понимаем, что эффекты интеграции для всех разные, ее нельзя измерить объемами взаимной торговли или даже темпами роста ВВП. Кто-то выигрывает от экспорта товаров, кто-то от экспорта капиталов или рабочей силы. Сейчас нам необходимо инклюзивное интеграционное развитие.

— Все направления интеграции расписаны в договоре о ЕАЭС до 2025 года, но уже есть отставания от графика. Достаточно вспомнить, как туго шло принятие Таможенного кодекса, а впереди еще общие газовый, финансовые рынки… Нужно ли задумываться о развитии интеграции, не решив прежние задачи?

— Это абсолютно нормально. Таможенный кодекс — это не пример проблем в ЕАЭС, а история успеха. Мы договаривались дольше на год, зато активно вели обсуждение со всеми заинтересованными игроками, добились консенсуса и результата. Или мы создали современное регулирование фармацевтики для всех пяти стран, это заняло чуть больше времени, чем предполагалось, но теперь есть надежда, что появятся в этой области гиганты, которые будут не просто дженерики производить, а абсолютно новые препараты.

В целом латать, условно говоря, сиюминутные вещи, не думая о будущем, нельзя. Наш союз, его идеология рождались в период начала кризиса 2008 года. Естественно, с учетом этого и европейского опыта мы тогда определили ключевые наши блоки. Но мы понимаем, чтобы достроить общие рынки в срок и содержательно, надо сделать гораздо больше, чем казалось, когда мы об этом договаривались. Это относится и к рынкам газа, нефти, электроэнергии — нам предстоит тоже преодолеть гораздо больше, чтобы получить не формальные, а реальные договоренности.

— Рассматривается ли возможность одновременно с развитием интеграции наделение дополнительными полномочиями ЕЭК, чтобы решения внутри ЕАЭС принимались быстрее?

— Естественно, я за то, чтобы у комиссии было больше полномочий, тогда многие вещи можно будет решать быстрее. Тем более что наши решения оспариваются редко и обычно не всеми пятью странами, а одним «интересантом». При этом у стран все равно остается право вето. В то же время это очень сложный шаг для национальной «бюрократии». Конфликт национальной и наднациональной «бюрократии» абсолютно нормален, когда есть «конкуренция бюрократий», решения принимаются более тщательно. Я согласна с тем, что процедуры у нас достаточно длительные и усложненные, их неплохо было бы оптимизировать. Но это та тема, которая должна вызреть на политическом уровне наших стран, как она вызрела в 2010-2011 годах, когда страны поняли, что Таможенному союзу нужен эффективный наднациональный орган.

— Введение общей валюты ЕАЭС сейчас обсуждается?

— Нет. Давайте посмотрим, почему европейцы ввели единую валюту: у них, с одной стороны, была очень высокая доля взаимной торговли, и, следовательно, на единой валюте они сильно снижали транзакционные издержки, с другой — на положение европейской валюты уже претендовала немецкая марка, находившаяся под полным контролем ЦБ Германии, и нужно было ее «европеизировать».

У нас другая ситуация. Во-первых, доля взаимной торговли хотя и выросла в последние годы с 12 до 15 процентов, но все же не так велика. Во-вторых, нет засилья российского рубля, хотя в расчетах на него приходится уже 75 процентов, и страны не опасаются диктата денежно-кредитной политики Банка России. У нас симметричная реакция на внешние шоки и достаточно согласованные колебания валютных курсов. Иначе говоря, потребности в единой евразийской валюте в данный момент нет, но есть потребность в расширении использования национальных валют в торговле между Арменией, Белоруссией, Казахстаном и Киргизией.

Сага о Форсайте

— Татьяна Дмитриевна, как будет развиваться ЕАЭС после 2025 года?

— Мы уже задумываемся о некоем форсайте, пытаемся заглянуть за 2025 год. Идея Евразийского союза вошла в стадию практической реализации в 2008 году, то есть это был ответ на глобальный экономический кризис. Ему уже 10 лет, и мне кажется, что не просто структурный кризис — это нечто большее, вроде того, что в марксизме называли сменой социально-экономической формации. Контур новой формации мы еще пока не понимаем, но мы понимаем основные вызовы этого перехода.

Первый — развитие и применение новых революционных технологий. Цифровую экономику мы уже ввели в арсенал ЕАЭС, но есть и другие важные темы в сфере инноваций и научно-технического развития.

Второй — социально-экономические вопросы. Например, низкие по прежним меркам темпы роста — это новая нормальность? Скорее всего, традиционная оценка успеха страны через прирост ВВП изжила себя, и нам важен не просто рост, а инклюзивный устойчивый рост, инклюзивное интеграционное развитие. Интеграция дает разные эффекты нашим странам: для Беларуси, например, они в основном связаны с экспортом товаров, для Киргизии — с трудовой миграцией и так далее. Нам нужно сделать такую модель, чтобы от интеграции выигрывали все и всегда.

И, наконец, третий вызов — геоэкономический. Полностью меняется мировая экономическая архитектура. С одной стороны, мы видим отступление от глобализации: Трамп, Brexit и т.д., но, на мой взгляд, это последние попытки сил, которые от предыдущего уклада получали максимум преимуществ, не допустить движения вперед. Понятно, что эти «новые луддиты» вспять историю не повернут. И хотя нас ждут и торговые войны, и санкции, и усиление протекционизма, мир, бесспорно, идет к новой полицентрической архитектуре.

— Какое место в новой экономической архитектуре должен занять Евразийский союз?

— Роль национальных экономик и регуляторов, даже таких, как США или Китай, резко уменьшается. Раньше только крупный бизнес бродил по миру, искал сферы для прибыльного вложения капитала или, наоборот, стабильного и тихого, сейчас это может позволить себе мелкий бизнес, любой гражданин. Миграционные потоки — они же не только от плохой жизни, это и новая реальность, когда люди ищут регион, где они могут эффективно реализовывать свой потенциал.

Границы стираются, а значит, национальное регулирование тоже теряет эффективность, нужны более глобальные системы регулирования. Как показывает опыт ООН, МВФ и ВТО, выработать единые правила для всех невероятно сложно, поэтому, скорее всего, мир идет к формированию крупных региональных блоков и к мегарегиональным «сделкам». Некоторые страны из экономических объектов становятся субъектами — Китай, Индия уже прошли этот путь, но их количество растет и уже не ограничивается «Большой двадцаткой». В то же время малые страны вовлекаются в орбиту более крупных игроков, становятся «спутниками», партнерами этих точек притяжения, но некоторые, увы, могут стать и астероидами — просто разлететься на кусочки. ЕАЭС как раз может стать самостоятельным полюсом притяжения, он самодостаточен, в то же время мы можем выступить и партнерами в региональных мегапроектах. В этом плане идея Большого евразийского партнерства очень перспективна. Мы же строим Союз не для того, чтобы просто замкнуться и вокруг воздвигнуть крепость, а чтобы выстроить партнерство с ЕС и Китаем, с другими странами, чтобы родилась большая Евразия. Но чтобы мы стали самостоятельным игроком, надо внутри постоянно укрепляться и развиваться.

Беседовал Игорь Зубков.

* Это расширенная версия текста, опубликованного в номере «РГ»


МОСКВА, «Российская газета»
12


Источник: arms-expo.ru